На днях Лариса была у бабушки. Бабушке 80 лет, букет разных болезней, и она регулярно говорит о своих страданиях и болях. И всегда в ругающей форме: «Ах какая нога у меня ужасная и несуразная, никак не проходит, все болит, отрезать бы ее». В этот раз было так же, она начала с себя, потом переключилась на своих детей – маму и дядю Ларисы.
Им со здоровьем не повезло с детства, у обоих серьезные заболевания, которые принесли всем массу страданий и сложностей, чувства вины и стыда. Лариса об этом знала всегда, об этом много говорилось и бабушкой, и мамой, но только в кругу семьи – привычная для нее история. А тут Лариса впервые обратила внимание на форму, услышала свою реакцию на эту форму – и у нее волосы встали дыбом.
Бабушка начала с того, как ей жалко внучку Ларису, потому что та приезжает к ней в ночи после работы уставшая. Переключилась на свою дочь – как та страдает от своих болезней и как ей больно живется. И перешла к сыну – что у него все плохо и не желала она ему такой жизни. А потом она сказала эту фразу. Фразу, которую Лариса миллион раз слышала от нее, от мамы, и которую сама часто повторяла раньше, и которая сейчас нет-нет, да и вырвется или подумается.
«Лучше бы их не было. Лучше бы я их никогда не рожала, раз они так страдают».
Вот прям серьезно – лучше?
Было жутко слышать такое. И так больно, что слезы наворачиваются на глаза.
Эта фраза возводит страдание в такой абсолют. Страдание и боль настолько всеобъемлющи и ужасны, что все меркнет рядом с ними, становится таким мелким и неважным. Даже жизнь.
Гамма чувств от осознания, что это послание лежит глубоко в семейной истории, а не только в Ларисе.
А если Лариса вдруг все это делает и страдает, то близким это настолько невыносимо, что они хотят, чтоб ее не было. Из жалости и сострадания хотят.
И как будто нет способов со страданием справиться, кроме как желать, чтоб этого не было. Ну, можно еще ругать и винить, наказывать себя и других.
Что Лариса и пыталась делать большую часть своей жизни. Но легче не становилось.
Потом, главным образом, через терапию, у нее начал появляться опыт, что вообще-то можно чувствовать боль и страдание, и при этом жить. И не просто жить, наслаждаться жизнью! Не разрушаться самой и не разрушать этим других.
Возвращаясь к бабушке и маме – Лариса прекрасно понимала, что у них не было таких людей рядом в достаточном количестве, а страданий было ну очень много. Бабушке было 3 года, когда началась война, и речь шла о выживании. Вряд ли кому-то из взрослых было дело до душевных переживаний детей. Когда мама была маленькая, бабушка и дедушка работала с утра до ночи, потом была мамина болезнь, дядина – тоже на первом месте стояло выживание. А жизнь ощущалась страданием без начала и конца.
Когда Лариса родилась – обстановка и жизнь уже были другие, а образ жизни семьи и мировоззрение остались прежними.
Лариса помнит себя, когда у нее уже был опыт личной терапии, длительной терапевтической группы и знание, что если плакать кому-то о своей боли, то полегчает. Она много плакала, а оно б**ть все не легчало! Отпустит на полчаса от сброса напряжения – и все заново. И как Лариса завидовала, когда смотрела работы в группе, где было видно, что с людьми что-то происходит, как они находят завершение своего страдания. И задавалась мыслью – почему они могут, а она – нет.
Потому что Лариса где-то очень глубоко верила, что ее страдание самое-самое страдательное, ее боль самая-самая больная. Что ни один человек в мире не сможет выдержать ее переживаний – испугается, убежит, разозлится, начнет спасать. Как в ее семье. И такие находились, кстати. Многих Лариса берегла – хорошие люди, чего она их будет мучить.
Постепенно количество начало переходить в качество. Лариса начала замечать, что чужие страдания тоже не маленькие, а некоторые и побольше ее – и ничего, не убегают от них, да и она не разваливается, находясь рядом с ними. Начала себе больше позволять – и, наконец-то (!), Ларисе стало становиться легче. Не всегда, не со всеми и не каждую боль она может разделить, еще есть куда двигаться, но потихоньку она начала приходить к мыслям, что страдание для нее выносимо и конечно. И тогда
«Хорошо, что я есть, пусть мне и бывает больно».
И все же. Несмотря на терапию, всю осознанность и понимание многих своих процессов, Лариса замечает, как в самый неподходящий момент порой в самых разных областях жизни выскакивает мысль «лучше бы этого не было».
И каждый раз Лариса проделывает большую внутреннюю работу через усилие и сопротивление, которая начинается с вопроса. А, правда, лучше? Я, правда, хочу, чтоб этого не было? Вот всего-всего? И возможных удовольствия и радости, и гордости, и нежности? Каждый раз приходится начинать поиск ценности, ради чего она будет совершать усилия и идти против встроенного по умолчанию желания уничтожить страдание и боль любой ценой.
Закончится это когда-нибудь? Чтоб по умолчанию вместо «лучше бы этого не было» выскакивала мысль «и это пройдет». Лариса не знает. Не знает, бывает ли такое вообще. Знает, что проще становится не верить в избавление от боли через уничтожение. И проще проживать страдание, когда оно просто часть жизни. На сегодня Ларисе этого достаточно.
6
1
0
