Выготский Лев Семенович (1896- 1934)– выдающийся советский психолог, основоположник культурно-исторического подхода, получившего мировую известность. Практически, единственный оппонент великого женевского психолога Жана Пиаже. С начала 30-х годов он был вычеркнут из истории отечественной психологии.
Мне повезло. Лет 10 назад, когда я училась в аспирантуре Психологического института РАО, всякий раз спускаясь в подвал к секретарю аспирантуры, я вглядывалась в старые стены, ведь всем было известно, – здесь жил Выготский Лев Семенович. Я представляла себе туманные картины того времени и его судьбы. Очень хорошо помню свой трепет в душе и свои грезы. А сегодня я была в доме дочери Выготского – Гиты Львовны Выгодской, и мы говорили об ее отце.
Простой разговор - часа четыре - о ее детских воспоминаниях и чувствах, но мне кажется, что в этой простоте рассказа, необыкновенно живых (в ее 78 лет) глазах, в том, как, прощаясь, она по-детски взяла меня за руку, присутствовал сам Выготский Лев Семенович. Ее папа. Таким я его почувствовала.
Елена Шуварикова.
- 9 лет я прожила с ним в одной комнате, не в подвале Психологического Института, где Выготский Лев Семенович жил сразу после приглашения в Москву, а на Серпуховке. В те годы это была глухая провинция… (Смеется).
- Вам было 9 лет, когда папы не стало?
- Не просто 9 лет, а мой день рождения – был последний день, когда он работал. Уходя, он сказал мне: «Постараюсь прийти пораньше». Но на работе у него случилось очень тяжелое кровохарканье. Его привезли домой, положили на кровать, и когда я вбежала в комнату, он только прошептал губами: «Я обещал тебе прийти пораньше. И пришел». Больше Выготский Лев Семенович не поднялся. У него была тяжелая форма туберкулеза легких. Был пневмоторакс. Еще в 25-26-х годах его положение было настолько тяжелым, что его жизнь исчислялась месяцами. Ему систематически поддували легкие. Было очень тяжело, но это продлило ему жизнь на 8-9 лет. Он знал, что приговорен, что отпущены месяцы… А прожил еще годы.
- Поэтому он так много работал?
- Да, он так много работал, торопился закончить свои труды. У меня есть письмо отца к любимому ученику - Сахарову. Он пишет: «Я в очень трудных условиях: в палате 6 тяжело больных, койки стоят вплотную, работать очень трудно». Но в таких условиях он писал «Исторический смысл психологического кризиса».
У папы на голове…
- Расскажите, каким Вы его запомнили как папу…
- У мамы был довольно твердый характер, и я всегда была ближе с папой. Маму я бесконечно предано любила, но по духу был ближе папа. И все детство было с ним связано, несмотря на его бешеную загруженность. Мы жили в 23-метровой комнате вчетвером – мама, папа, я и сестренка. Этот дом снесли в 1971 году. И сейчас на месте дома - шахта метро «Серпуховская». Я всегда думаю, когда вижу идущих в метро людей, что они даже не подозревают, какие интересные вещи происходили на том самом месте, где они садятся в поезда…
Жили мы так: стоял письменный стол, стеллажи с книгами до потолка и наше ложе, на котором мы спали – кровать родителей, детская кровать сестренки и довольно узкий диванчик, на котором много лет спала я. Выготский Лев Семенович сидел за столом спиной и работал, а у него «на голове» мы играли. Спинка стула использовалась для строительства домика куклы. С его стороны - никакого возмущения и раздражения, - это считалось вполне нормальным. У меня какие-то игрушки были, а у ребят во дворе совсем не было, и они подговаривали: «Сходи-спроси: можно ли у вас поиграть?». Вот хорошо помню, я спрашиваю у мамы, как у первой инстанции: «Ребята хотят прийти к нам поиграть…» Мама показывает – папа работает. Он тут же поворачивается, как бы ни был сосредоточен: «Можно, конечно, можно. Ко мне приходят товарищи, и было бы несправедливо, если к тебе не могли прийти. Иди, зови ребят». И на оставшихся 7-9 свободных метрах мы играли. Причем ребята, не стесняясь, в полный голос говорили. Он только поворачивался, смотрел на нас и продолжал работать.
Где-то в 31-м году из Берлина вернулась очень верный Выготскому Льву Семеновичу человек - Блюма Вульфовна Зейгарник. Она вспоминала в 1984 году в день, когда отмечали 50-летие со дня его смерти, как была потрясена, когда впервые попала к нам домой. Выготский Лев Семенович сидит, работает. Мама делает свои дела по дому. Кто-то входит, выходит, разговаривает. Дети играют. А он работает. Зейгарник не могла себе представить, что в таких условиях можно написать такие труды, какие написал Выготский Лев Семенович.
- При такой занятости, сколько же отцовского времени доставалось старшей дочери?
- Специального времени он мне уделять не мог, но я никогда не слышала от него: «Я занят» или что-то в этом роде. Естественно, мы были приучены, если у него сидел кто-то из аспирантов или сотрудников, мы с сестрой не лезли. А в положенные 8.30 вечера стелила свой диванчик и под эти разговоры засыпали. Мне тогда казалось – какой скукой они занимаются… (Смеется). Иногда со мной договаривались: «Придут друзья, ты, пожалуйста, сиди тихо. Не мешай». Они собирались и, закатив глаза, читали стихи. На греческом, на немецком и, конечно, на русском.
Иногда отец брал меня с собой, когда ходил консультировать в Институт Мозга. Сначала мне показывал все, включая знаменитую банку - мозг Ленина, а потом я ждала во внутреннем дворике, пока он освободится. Зато нам предстояла обратная дорога с разговорами.
В нашем доме творятся несправедливые вещи!
- Фразой: «Это было бы несправедливо – мне можно, а тебе нельзя», я бы описала атмосферу нашего дома. У нас жил Леня – мой двоюродный брат, на 2 года старше. Для меня он был огромным авторитетом. И мы с ним были глубоко уверены, что, то, что можно взрослым, можно и нам. Произошла такая смешная история. За несколько лет до смерти Выготский Лев Семенович начал курить. Как легочнику, ему, конечно, не нужно было это делать. А так как это доставляло ему удовольствие, то ни у кого не хватало духа запретить ему. И в один прекрасный день Леонид говорит мне: «Ты знаешь, у нас в доме творятся несправедливые вещи: вот Лев Семенович курит, а нам не дал». Я была возмущена: действительно! Мне самой это в голову не пришло. Я говорю: «Давай до вечера подождем, он придет, и будем выяснять отношения». Пришел папа. Все ужинали. Мы сидели с двух сторон от него, болтали ногами и с нетерпением ждали, когда он закончит чаепитие. В семье очень любили вечерами пить чай возле печки и разговаривать. А тут он нам был нужен. Мы сгорали от нетерпения… И вот с чаем было покончено, он отодвинул стакан, только хотел достать портсигар, а я ему говорю: «Ты знаешь, у нас творятся несправедливости». Он очень серьезно к этому отнесся. «Вот ты куришь. А нам с Ленечкой и не подумал предложить». Он подумал и спросил: «А ты уже пробовала?» Говорю: «Я нет, а Леня пробовал». Он еще подумал и сказал: «Ты права. Будем курить вместе». Никто из присутствующих, а семья у нас собиралась человек 11-12, не проронил ни слова. Он достал три папиросы. Размял, дал нам с Леней, объяснил для чего нужно разминать, потом показал как надо примять мундштук у папиросы… Все молчали… Гробовая тишина. А у меня - торжество на душе невероятное! Он поднес зажигалку мне, Лене, себе. «А теперь, - говорит, – надо вдохнуть глубоко»… До этого момента я помню все отчетливо. После этого - ничего не помню. И больше я никогда не пробовала курить. А Леня закурил на 18 году жизни.
- В большой семье – 12 человек – был кто-то старше Льва Семеновича?
- Дедушка и бабушка.
- А кто считался главой семьи?
- Наверное, дедушка. До 31 года, когда дедушка умер. Потом все обязанности за семью и сестер папа взял на себя.
- И все-таки, старшие молчали, когда он дал вам курить…
- Да, все молчали. Негласно он был любимцем в семье, но никогда этим не пользовался.
Мой талисман.
- Его любили в семье, любили и уважали ученики. А как он сам к себе относился?
- Очень требовательно. Предельно скромный человек, сверхделикатный. Поэтому он в каждом готов был видеть человека, значащего больше, чем он сам. И это не было позой. Никогда. Он слушал своих учеников так, что если бы Вы вошли, то не поняли, кто учитель, а кто ученик. Отношение к людям у него было необыкновенное. У нас в институте дворник работал много лет. Однажды у меня с ним зашел разговор о Выготском Льве Семеновиче». Уборщицы говорили похожие вещи. Из Ярцево, где отдыхали летом, мы забрали в Москву сына хозяев, у которых снимали квартиру, а на следующий год дочь. Им в институты надо было поступать. И у отца как-то находилось время опекать молодых студентов.
- А все-таки, как к себе он относился? Любил себя?
- Он никогда о себе не думал, не заботился о себе, легко и охотно поступался своими удобствами ради окружающих. Человек по 8-10 часов в день читает лекции на одном легком… Остальное время сидит, пишет. Ночью проснешься – мама, сестренка спят. На столе горит зеленая лампа - он работает. Фактически, он относился к себе по-варварски. Он своей значимости не понимал. Вот еще такой пример. Мне надо было идти в школу. В один из дней в августе он приехал и сказал: «Тебя приняли в школу. И самое интересное, ты – Выгодская, и класс - «в». Легко запомнить». Оказывается, это был самый слабый класс: «нулевку» я не проходила, и меня записали в класс «в». Но его это нисколько не ущемляло. Настало 31 августа (тогда это был первый день учебного года). Завуч в сером халате зачитывал списки. И вдруг, читая список первого «а», зачитывает мою фамилию. Папа говорит: «Это недоразумение. Ты записана в класс «в». Когда завуч закончил читать, Лев Семенович подошел к нему (а отец консультировал эту школу) и говорит: «Тут какая-то ошибка. Моя дочь в классе «в». Я очень хорошо помню этот разговор - папа держал меня за руку. Тот ответил: «Мы просто посчитали, что дочь Выготского может учиться в классе «а». Смущение на лице Льва Семеновича было заметным. Мне самой было неловко идти с ним в этот класс «а»…
- А как он относился к Вашей маме? Каким был мужем?
- Он очень любил маму. Очень гордился ей. У меня сохранилась такая записная книжечка, в которую он вносил записи в Лондоне… И на странице дня рождения мамы он так о ней пишет… Я была так взволнована, когда прочла слова, обращенные к ней… Он очень любил, когда она с ним ходила на конференции, заседания. Мама одно время работала в Институте Дефектологии – в самом трудном, диагностическом отделении, и приводила трудных детей к нам домой, чтобы у них была передышка, когда родители их не брали. Мама работала, и папе это было приятно и интересно. Я вообще в семье не слышала ни одной ссоры, ни разу никто не повысил голос. Ни разу не помню, чтобы бабушку называли иначе, как «мамочка». Уже совсем взрослая, я узнала от мамы такую историю. У нее было серебряное колечко, доставшееся ей когда-то от матери. Когда папа уезжал, он брал его с собой. Сначала просто как материальное напоминание о маме, но постепенно это кольцо стало талисманом. Всегда, расставаясь с мамой, он брал это кольцо с собой. И в день его похорон, в крематории, мама сняла с руки кольцо и надела на палец папе.
«Давай я пойду на психологическое…»
-А как Вам было быть дочерью Выготского Льва Семеновича?
- Как Вам сказать… В общем, трудно. Фамилия была одиозная, хоть и отличалась одной буквой. Отец изменил «д» на «т». Его родственникам этого сделать не разрешили. Многие не знали точно, кто такой Выготский Лев Семенович, «он ли украл, у него ли украли», – с чем-то таким он был связан. (Смеется). Я училась во времена «махровые». Страшные. Проректор по кадрам в МГУ, до сих пор помню его фамилию - Почекутов, был страшный человек. Что он делал со мной на распределении! Вы не представляете себе. «Она из Гомеля. Не была ли в оккупации? Нет. А не было ли родственников в оккупации? Нет. А нет ли родственников за границей…» Самое худшее распределение дали мне. И даже после распределения 3 месяца меня не брали на работу. Я уже с грудным ребенком была готова работать кем угодно. Александр Романович Лурия помог, и меня взяли лаборантом.
- А у Вас была внутренняя альтернатива – в психологию идти или куда-то еще?
- Я хотела стать историком (меня интересовала древняя история). А мама узнала, что есть отделение психологии. Ей ужасно этого хотелось! Знаете, я считаю, она это заслужила: одна, без высшего образования «тянула» двух детей. Какой ценой, каким трудом… И я решила, что читать книги по истории я могу и сама, в конце концов, и сказала маме: «Давай я пойду на психологическое…»
- Вы не пожалели потом?
- Много сложностей, конечно, было. Заведовал отделением психологии Рубинштейн, а он, по словам его ученика Ярошевского, запрещал произносить даже имя Выготского. Даже когда училась моя дочь на психфаке, она старалась не афишировать, что она - внучка Выготского.
Гита Львовна сказала, что отец был предельно скромным человеком. По-моему, и они – его потомки (кстати, почти все психологи) - похожи на него в этом. Ум, достоинство и простота. Как редко встречается мне в людях такое сочетание…
Источник: Психологический центр "Здесь и теперь"
5
0
1
