Город: Москва
Город: Москва
Город: Конаково
Город: Баку
Город: Новосибирск
Умеем ли мы слушать? Слышим ли мы своего клиента по-настоящему, так, чтобы понять, что на самом деле он хочет сказать? Алис Хольцхей-Кунц, ученица и коллега Медарда Босса утверждает, что для этого нужно слушать особым образом – философски. Только слушая «третьим, философским ухом» можно явственно услышать, к какой онтологической данности «особенно чувствителен» клиент.
Алис видит клиента не как дефицитарного, но как «философа поневоле», имеющего особый дар – быть сверхчувствительным к экзистенциалам: конечность, вина и ответственность, тревога, одиночество... По-мнению Алис, страдания клиентов как раз и связаны с этим особым даром: - для человека с особой чувствительностью безобидные повседневные вещи утрачивают свою безобидность: заурядная ошибка приводит в отчаяние, необходимость принять решение повергает в ужас, рядовая размолвка вызывает вселенскую скорбь. Слушая философски, можно услышать в жалобах клиента онтологические включения, понять, к чему он особенно чувствителен, с каким желанием это связано, и какими способами он пытается это иллюзорное желание реализовать.
Иллюстрируя сказанное, Алис приводит пример с клиенткой, которая постоянно опаздывает на сессии, смущенно произносит извинения-оправдания, и снова приходит позже назначенного времени. Слушая «психоаналитическим ухом» можно было бы предположить нежелание подчиняться, перенос, бунт клиентки против авторитета. «Интерсубъективное ухо», вслушиваясь в отношения, которые складываются в терапевтическом пространстве здесь и сейчас, уловило бы обеспокоенность клиентки ожиданиями терапевта или его отстраненностью. «Я бы предположила, что у нее есть особая чувствительность в отношении того, чтобы что-то начинать. Это уже философское ухо», - поясняет Алис. Опыт философского слушания истории жизни клиентки позволяет терапевту понять, что этой женщине трудно самой начинать свою жизнь, поскольку тогда придется отказаться от иллюзорного желания остаться невиновной, ибо, когда мы сами что-то начинаем, мы несем ответственность за этот свой выбор и его последствия.
«Итак, когда мы слушаем Dasein-аналитически, то вслушиваемся во что-то, что касается и нас - не на персональном уровне, но напрямую касается нас как людей. Нам тоже нужно начинать, и это может быть трудным. <…> И если терапевт не хочет с нею сталкиваться (с виной), то он не сможет это услышать в пациенте» [3].
Идеи Алис Хольцхей-Кунц вдохновляют и даже, я бы сказала, одухотворяют мои отношения с клиентами сегодня. Хотя поиск ответа на вопрос, к какой онтологической данности особенно чутким является этот клиент, не прост и всякий раз занимает немало времени, заставляя заново перечитать множество книг, но мое устремление услышать философски бывает вознаграждено в тот момент, когда я всем своим существом чувствую – вот оно! Как в случае с клиенткой, которая пришла на прием на первый взгляд с очень ясно очерченной проблемой детско-родительских отношений, но возникшее в процессе терапии замешательство и клиента и терапевта, сосредоточило совместные усилия на понимании смысла ощущаемой клиенткой тревоги за жизнь близких. Приступы тревоги настигали клиентку в моменты абсолютного благополучия, словно иллюстрируя Хайдеггеровское «ужас может проснуться в безобиднейших ситуациях. Не требуется даже и темноты…» [2].
Движимая замешательством, я обратилась к супервизии и поиску ответов о смысле тревоги у экзистенциальных философов и терапевтов. Квинтэссенция поисков и размышлений нашла свое воплощение в представлении Э. ван Дорцен о том, что «во многом именно благодаря переживанию тревоги мы «просыпаемся» перед лицом возможности собственного бытия. Тревога есть ключ к нашей подлинности» [1].
То, что казалось лежащим на поверхности, что неоднократно обсуждалось на терапевтических сессиях – страх смерти, несправедливость мира, в котором смерть забирает дорогих и близких людей - в случае с этой клиенткой оказалось, на мой взгляд, ответом на ее особую чувствительность к тому, что Мартин Хайдеггер называет зовом совести. «Совесть вызывает самость присутствия из потерянности в людях», - пишет Хайдеггер [2]. Она сообщает о том, что наше присутствие осуществляется в модусе неподлинности, и напоминает человеку о его возможностях. Чтобы заглушить пронзительную тишину зова и не чувствовать вину за отказ выбирать себя, должен был включиться гораздо более сильный голос. И что же может быть более оглушающим, чем страх смерти?
Литература:
7
0
0